Lubov Sus to Память о ГУЛАГе / Remembering the GULAG
Моя мама - балкарка, Аккизова Зайнаф.
Когда-то мы записали ее рассказ о том, что это был за день, 8 марта 1944 года.
Место действия – балкарское село Нижний Чегем.
...Утих гул моторов «студебеккеров».
День был теплый, ясный, солнечный. Пришла весна, была радость и что-то тревожило… Наехало столько войск и машин, почти война кончалась. И вдруг заиграл военный духовой оркестр во дворе Дома Советов, где квартировались войска. Я и моя подруга были легко одеты. В туфельках и платьях летних, и мы решили пойти и посмотреть. С нами были моя мама, мой дядя. Нас пригласили на вальс два офицера. Сперва я отказалась, боясь пересудов, но дядя меня уговорил. После танцев эти два офицера пошли нас провожать. Когда мы дошли до нашего дома, я сказала, что моя мать приглашает их домой – таков обычай. Они согласились, мы угостили их ужином. Сидели до поздней ночи. Потом старший офицер простился и ушел, а молодой еще остался. Когда он собирался уйти, я вышла его проводить на веранду. Он остановился, посмотрел на меня и сказал, что ему очень нравятся наши обычаи и люди, что он бы хотел не терять связь со мной.
Между тем шли слухи, что нас будут переселять, но не всех, а некоторые семьи. И мне очень хотелось выведать у него правду.
Это было 7 марта! Он говорит: «Я бы хотел поддерживать связь с Вами, завтра, говорит, мы уходим». Я ему говорю: « Так оставьте свой адрес». Он говорит: «Я не знаю, где мы будем, куда нас перебросят». Я ему говорю: «Возьмите мой адрес».
Он говорит: «Знаете что, я оставлю адрес моей матери, она живет в Сибири, Вы напишете ей письмо, а она найдет меня».
Так я поняла, что завтра нас переселяют.
Он ушел, а я вернулась домой и сказала маме, чтобы она собрала все, что ей дорого, что нас переселяют. Она собрала в узелочки, что можно взять с собой, и мы легли спать, было около 4 часов утра. Вдруг стук в двери, заходят несколько бойцов и офицер и спрашивает: «Почему у вас такой беспорядок?» Я ему сказала, что собираемся белить. «Кто здесь хозяйка?» Я показываю на мать, а он: «Кто Зоя?». Говорю: «Я», и встаю с постели. «Где ваши документы?»- спрашивает офицер. Я ему показываю мой партбилет, мой комсомольский билет и удостоверение – паспорта еще не имела. «Собирайтесь, пойдемте с нами». Я ушла из дома, в ночных тапочках и в платьице, сказала маме, что я сейчас вернусь… И вернулась я к ней в Казахстан, куда их выслали, через 13 лет!!
-----------------
Меня привели в кабинет паспортного стола НКВД, там уже находились женщины и несколько девушек, все активистки партийные, комсомолки и даже одна орденоноска. Я ничего не могла понять, а они, увидев меня, вовсе удивились. Я ведь была член партии, помощник секретаря РК КПСС, второй секретарь РК ВЛКСМ, член Пленума, кандидат в члены бюро. Первая ушла в партизанский отряд. Все были в недоумении. Всю ночь без всякого ожидания несчастья я, как всегда веселая оптимистка, веселилась и пела песни.
Утром нас вывели в туалет. Это уже 8 марта! И вдруг я увидела свой дом, двери нараспашку, окна растворены и пустота. Остолбенела. Поняла – Беда! Значит, правда началась депортация. Господи! Кто бы мог понять, что со мной случилось… Начали нас погружать на эти проклятые военные «студебеккеры», в спины толкают, грубят, происходит что-то ужасное. Куда нас везут из родного очага? А нам говорят: мы вас воссоединим с родными. Мы и поверили. Привезли нас в Нальчик и затолкали в тюрьму, а родных выслали в Среднюю Азию.
В тюрьме Нальчика мы просидели с 8 марта 1944 г. По июнь 1945 г. Можете себе представить, на цементном полу, без постели. Лежали селедкой, настолько были заполнены камеры. Выводили на оправку 2 раза в день. О санитарном состоянии и нечего говорить. Еда – пайка хлеба и баланда.
Вызывали меня на допрос несколько раз. Пытались предъявить обвинение в измене Родине, в дезертирстве из партизанского отряда, в связи с полицией, и в конце концов пришили мне статью 58-ю: антисоветская агитация. После всех этих приключений я заболела, температура 40оС, потеряла сознание и лежала на голых досках полтора месяца.
В тюремной камере, лежа без сознания, иногда приходила в себя и четко вырисовывалось: моя бедная, милая мама бежит за «черным вороном», плачет и кидает в машину свое старенькое пальто. И снова уходила в небытие. Один раз даже закрыли меня простыней. Думали, что я умерла. Вызвали дежурную надзирательницу, чтобы меня вынести. Но она сказала, что дождется смену, а к утру я стала приходить в себя.
И лишь благодаря врачу заключенному я выжила, он меня положил потом в тюремный стационар, где условия были немного лучше.
В июне 1945 г. Вывели нас на этап в г. Георгиевск. Был ненастный день, гнали пешком по грязи до пояса. Загнали нас мокрых и усталых в камеру, дали на ужин бочку баланды из хамсы. На второй день забрали наши вещи в прожарку (санобработка), а нас погнали в баню. Вернулись мы из бани, а вещей нет. Пожар, сгорели вещи, и я осталась голая! Голая! Как мать родила. Еще не оправившись от предыдущих стрессов и болезни. А на меня свалилось и это горе. Приехала комиссия, военные мужчины, а я, 19-летняя девчонка-горянка, стою голая, отупевшая, и не пытаюсь даже прикрыться руками. Они, видимо, поняли, тоже ведь люди. И только сказали: «прикройте ее чем-нибудь», и ушли. Мои подруги вытащили из сгоревших вещей остатки моей одежды и накрыли меня.
Что-то мы задержались в г.Георгиевске, стали нас выводить на прогулки, и я случайно проходя мимо, заметила одного казаха по национальности и попросила его, чтобы он написал своим в Казахстан и разыскал мою мать, и дала ее имя и фамилию. Так, на всякий случай. Уже полтора года ни я, ни они не знали ничего друг о друге. Снова я попала в стационар, обстригла свои роскошные косы и выглядела пацанкой, все меня жалели старшие по возрасту.
Через некоторое время спрашивает надзиратель: «Аккизова Зайнаф есть? Ей письма». Я даже не реагирую, - какие могут быть письма? Откуда? От кого? Еще раз спрашивают, я не реагирую. Моя подруга подошла к дверям камеры и ей подают 3 письма из Казахстана от матери, сестры и брата. Я взяла эти письма, положила под подушку, не вскрывая и не читая, и легла безмолвно. И когда взволнованность прошла, я прочла письма.
Оказывается, этот казах написал письмо своим родственникам в Акмолинск, и когда читали его письмо, к моему счастью, мальчишка услышал мое имя, забрал его письмо и поехал в Степняк и сообщил моим родным. Таким образом мы нашли случайно друг друга.
Из г.Георгиевска нас погнали в г.Ростов, оттуда в г.Казань и наш товарняк с заключенными шел на восток через казахстанские степи в г.Красноярск.
Из Красноярска погрузили нас в трюмы теплохода и отправили на крайний север. Приплыли мы с горем пополам в Дудинку, оттуда по узкоколейке в Норильск.
Когда-то мы записали ее рассказ о том, что это был за день, 8 марта 1944 года.
Место действия – балкарское село Нижний Чегем.
...Утих гул моторов «студебеккеров».
День был теплый, ясный, солнечный. Пришла весна, была радость и что-то тревожило… Наехало столько войск и машин, почти война кончалась. И вдруг заиграл военный духовой оркестр во дворе Дома Советов, где квартировались войска. Я и моя подруга были легко одеты. В туфельках и платьях летних, и мы решили пойти и посмотреть. С нами были моя мама, мой дядя. Нас пригласили на вальс два офицера. Сперва я отказалась, боясь пересудов, но дядя меня уговорил. После танцев эти два офицера пошли нас провожать. Когда мы дошли до нашего дома, я сказала, что моя мать приглашает их домой – таков обычай. Они согласились, мы угостили их ужином. Сидели до поздней ночи. Потом старший офицер простился и ушел, а молодой еще остался. Когда он собирался уйти, я вышла его проводить на веранду. Он остановился, посмотрел на меня и сказал, что ему очень нравятся наши обычаи и люди, что он бы хотел не терять связь со мной.
Между тем шли слухи, что нас будут переселять, но не всех, а некоторые семьи. И мне очень хотелось выведать у него правду.
Это было 7 марта! Он говорит: «Я бы хотел поддерживать связь с Вами, завтра, говорит, мы уходим». Я ему говорю: « Так оставьте свой адрес». Он говорит: «Я не знаю, где мы будем, куда нас перебросят». Я ему говорю: «Возьмите мой адрес».
Он говорит: «Знаете что, я оставлю адрес моей матери, она живет в Сибири, Вы напишете ей письмо, а она найдет меня».
Так я поняла, что завтра нас переселяют.
Он ушел, а я вернулась домой и сказала маме, чтобы она собрала все, что ей дорого, что нас переселяют. Она собрала в узелочки, что можно взять с собой, и мы легли спать, было около 4 часов утра. Вдруг стук в двери, заходят несколько бойцов и офицер и спрашивает: «Почему у вас такой беспорядок?» Я ему сказала, что собираемся белить. «Кто здесь хозяйка?» Я показываю на мать, а он: «Кто Зоя?». Говорю: «Я», и встаю с постели. «Где ваши документы?»- спрашивает офицер. Я ему показываю мой партбилет, мой комсомольский билет и удостоверение – паспорта еще не имела. «Собирайтесь, пойдемте с нами». Я ушла из дома, в ночных тапочках и в платьице, сказала маме, что я сейчас вернусь… И вернулась я к ней в Казахстан, куда их выслали, через 13 лет!!
-----------------
Меня привели в кабинет паспортного стола НКВД, там уже находились женщины и несколько девушек, все активистки партийные, комсомолки и даже одна орденоноска. Я ничего не могла понять, а они, увидев меня, вовсе удивились. Я ведь была член партии, помощник секретаря РК КПСС, второй секретарь РК ВЛКСМ, член Пленума, кандидат в члены бюро. Первая ушла в партизанский отряд. Все были в недоумении. Всю ночь без всякого ожидания несчастья я, как всегда веселая оптимистка, веселилась и пела песни.
Утром нас вывели в туалет. Это уже 8 марта! И вдруг я увидела свой дом, двери нараспашку, окна растворены и пустота. Остолбенела. Поняла – Беда! Значит, правда началась депортация. Господи! Кто бы мог понять, что со мной случилось… Начали нас погружать на эти проклятые военные «студебеккеры», в спины толкают, грубят, происходит что-то ужасное. Куда нас везут из родного очага? А нам говорят: мы вас воссоединим с родными. Мы и поверили. Привезли нас в Нальчик и затолкали в тюрьму, а родных выслали в Среднюю Азию.
В тюрьме Нальчика мы просидели с 8 марта 1944 г. По июнь 1945 г. Можете себе представить, на цементном полу, без постели. Лежали селедкой, настолько были заполнены камеры. Выводили на оправку 2 раза в день. О санитарном состоянии и нечего говорить. Еда – пайка хлеба и баланда.
Вызывали меня на допрос несколько раз. Пытались предъявить обвинение в измене Родине, в дезертирстве из партизанского отряда, в связи с полицией, и в конце концов пришили мне статью 58-ю: антисоветская агитация. После всех этих приключений я заболела, температура 40оС, потеряла сознание и лежала на голых досках полтора месяца.
В тюремной камере, лежа без сознания, иногда приходила в себя и четко вырисовывалось: моя бедная, милая мама бежит за «черным вороном», плачет и кидает в машину свое старенькое пальто. И снова уходила в небытие. Один раз даже закрыли меня простыней. Думали, что я умерла. Вызвали дежурную надзирательницу, чтобы меня вынести. Но она сказала, что дождется смену, а к утру я стала приходить в себя.
И лишь благодаря врачу заключенному я выжила, он меня положил потом в тюремный стационар, где условия были немного лучше.
В июне 1945 г. Вывели нас на этап в г. Георгиевск. Был ненастный день, гнали пешком по грязи до пояса. Загнали нас мокрых и усталых в камеру, дали на ужин бочку баланды из хамсы. На второй день забрали наши вещи в прожарку (санобработка), а нас погнали в баню. Вернулись мы из бани, а вещей нет. Пожар, сгорели вещи, и я осталась голая! Голая! Как мать родила. Еще не оправившись от предыдущих стрессов и болезни. А на меня свалилось и это горе. Приехала комиссия, военные мужчины, а я, 19-летняя девчонка-горянка, стою голая, отупевшая, и не пытаюсь даже прикрыться руками. Они, видимо, поняли, тоже ведь люди. И только сказали: «прикройте ее чем-нибудь», и ушли. Мои подруги вытащили из сгоревших вещей остатки моей одежды и накрыли меня.
Что-то мы задержались в г.Георгиевске, стали нас выводить на прогулки, и я случайно проходя мимо, заметила одного казаха по национальности и попросила его, чтобы он написал своим в Казахстан и разыскал мою мать, и дала ее имя и фамилию. Так, на всякий случай. Уже полтора года ни я, ни они не знали ничего друг о друге. Снова я попала в стационар, обстригла свои роскошные косы и выглядела пацанкой, все меня жалели старшие по возрасту.
Через некоторое время спрашивает надзиратель: «Аккизова Зайнаф есть? Ей письма». Я даже не реагирую, - какие могут быть письма? Откуда? От кого? Еще раз спрашивают, я не реагирую. Моя подруга подошла к дверям камеры и ей подают 3 письма из Казахстана от матери, сестры и брата. Я взяла эти письма, положила под подушку, не вскрывая и не читая, и легла безмолвно. И когда взволнованность прошла, я прочла письма.
Оказывается, этот казах написал письмо своим родственникам в Акмолинск, и когда читали его письмо, к моему счастью, мальчишка услышал мое имя, забрал его письмо и поехал в Степняк и сообщил моим родным. Таким образом мы нашли случайно друг друга.
Из г.Георгиевска нас погнали в г.Ростов, оттуда в г.Казань и наш товарняк с заключенными шел на восток через казахстанские степи в г.Красноярск.
Из Красноярска погрузили нас в трюмы теплохода и отправили на крайний север. Приплыли мы с горем пополам в Дудинку, оттуда по узкоколейке в Норильск.
